Николай II без ретуши - Н. Елисеев

Что касается одежды и снаряжения, то полк, выражаясь официальным языком, был снабжен всем положенным по закону. Конечно, относительно качества большинства вещей говорить не приходится. Это была известная интендантская дешевка, чрезвычайно быстро приходившая в негодность. Особенно плохи были шинели, сделанные из единственного в мире рыхлого, серого сукна, которое на свет просвечивало, а при дожде до такой степени впитывало влагу, что мокрая шинель весила до 20 фунтов. Но что приводило нас в совершенное отчаяние, так это интендантские сапоги. Сшитые из плохо выделанной, непрожированной конины, на деревянных гвоздях, они, при движении по топким дорогам и каменистым сопкам Маньчжурии, совершенно разваливались уже после двух недель носки. Известно, что обычное ругательство, с которым японские солдаты обращались к русским, было – «оборванец». Говорят, что убогая одежда нашего солдата объясняется бедностью государства, но отчего же несравненно более бедная Япония находит возможным снабжать своих солдат вещами высокого качества? Да, наконец, с финансовой точки зрения, вряд ли выгодно, вместо одной пары хороших сапог, давать две пары негодных и т. п.!! (…) Обращал на себя внимание огромный груз, носимый солдатом. Как известно, определенная законом походная ноша солдата весила 71 фунт. Если же к этому прибавить почти всегда имевшиеся лишние патроны, запас печеного хлеба на один день, кружку, чайник, табак и т. п., то этот груз был не менее двух пудов в сухом состоянии. Совершать большие переходы с таким вьюком при влажной, расслабляющей маньчжурской жаре было очень тяжело, а лазить по сопкам и вовсе невозможно. (…) В тот раз зимой болховцы[9] выполнили задачу блестяще: незаметно приблизились к неприятельским окопам, прорвались через них, проникли в сосновую рощу, захватили там одного японца и привели его ко мне невредимого. К сожалению, вследствие отсутствия переводчика я не мог его сам опросить и, ограничившись подробным осмотром, отправил в штаб дивизии. Этот японский пехотинец был одет замечательно хорошо. Поверх белья на нем была толстая шерстяная фуфайка, составлявшая одно целое с такими же кальсонами, затем – суконные мундир и штаны, безрукавка козьего меха и, наконец, – пальто из верблюжьего меха, до пояса подбитое мехом, с меховым воротником и капюшоном. На голове он имел форменную фуражку, на руках меховые перчатки, на ногах – толстые шерстяные чулки и прекрасные башмаки с теплыми гетрами. Все эти вещи были сделаны из дорогого матерьяла, очень мало похожего на ту дешевую рвань, из которой наше интендантство «строит» свои знаменитые шинели, тулупы и сапоги. В японском окопе болховцы захватили несколько теплых одеял.

Из дневника Николая II:

21 декабря 1904. Вторник. Получил ночью потрясающее известие от Стесселя о сдаче Порт-Артура японцам ввиду громадных потерь и болезненности среди гарнизона и полного израсходования снарядов! Тяжело и больно, хотя оно и предвиделось, но хотелось верить, что армия выручит крепость. Защитники все герои и сделали более того, что можно было предполагать. На то, значит, Божья воля! В 10 час. подъехал к станции Березина… Оттуда поезд пошел к станции Бобруйск (…) и в 12½ отправился по направлению к Минску.

31 декабря 1904. Пятница. Мороз увеличился, была вьюга. После завтрака поехали в Софийский собор на панихиду по убитым и погибшим в Порт-Артуре. В 4 часа были на елке в местном лазарете. (…) Обедали у Мама́.

Из дневника Александры Викторовны Богданович:

25 декабря 1904. Депеша о капитуляции Порт-Артура была получена царем на станции Боровичи, во время пути. Новость, которая удручила всех, любящих свое отечество, царем была принята равнодушно, не видно было на нем и тени грусти. Тут же начались рассказы Сахарова, его анекдоты, и хохот не переставал. Сахаров умеет забавлять царя…

28 декабря. Царь болен. Его болезнь – бессилие воли; он не может бороться, всем уступает…

Степун Федор Августович (19 февраля (3 марта), по другим источникам 6 (18) февраля 1884, Москва – 23 февраля 1965, Мюнхен) – русский философ, общественный деятель, писатель. Учился в Гейдельбергском университете. Служил вольноопределяющимся в 1904–1905 годах. В 1910 году организовал международный ежегодник по философии культуры «Логос». Участник войны 1914–1918. После Февральской революции – начальник Политического управления Военного министерства Временного правительства. Выслан из СССР в 1922 году. Из воспоминаний:

Головин сидел за большим столом в просторной парковой канцелярии, завешанной и устланной новыми военными картами в темно-коричневых пятнах. Узнав, что я только что из заграницы, он поспешно закрыл окно на улицу и, закурив папиросу, начал с жаром расспрашивать меня, что говорят в Европе о войне и какого ожидают конца. Несмотря на свой мундир, Головин весьма откровенно громил правительство, возмущался всюду господствующим разгильдяйством и не без юмора доказывал, что трудно выиграть войну, когда мобилизация проводится чучелами, вроде нашего воинского начальника, а карты присылаются в части такими загаженными и подмоченными, что их приходится высушивать, как детские пеленки.

Из воспоминаний Евгения Ивановича Мартынова:

Командир дивизии до такой степени обрадовался пленному, что на следующий день, воссев на коня, водил его в штаб 3‑й дивизии, в штаб корпуса и по соседним бивакам, везде объясняя, что этот неприятель взят в плен вверенной ему дивизией. По этому поводу бывший командир Псковского полка Грулев в своих «Воспоминаниях о войне» говорит следующее: «До чего мы измельчали – просто совестно. На днях, например, получилось официальное отношение соседнего начальника дивизии, который сообщает, что войсками этой дивизии, при нечаянном нападении охотников, захвачен один японец и он (начальник дивизии) просит разрешения провести этого пленного по нашим бивакам с целью показать нашим войскам этот трофей. Не говоря про то, что это прием весьма невыспренный с точки зрения боевой этики, – человеку, по-видимому, и в голову не приходит, что таким приемом в глазах наших же солдат будут достигнуты обратные результаты, когда один несчастный пленный водится напоказ как редкая диковинка».

Из воспоминаний великого князя Александра Михайловича:

Мы сидели в Царском с Никки, дядей Алексеем и Авеланом и обсуждали новый важный вопрос. Нам предстояло решить, должны ли мы утвердить план адмирала Рожественского, который предлагал отправить наши военные суда из Балтийского моря на Дальний Восток? Сам адмирал не питал каких-либо надежд на победу. Он просто думал о том, что надо «чем-нибудь удовлетворить общественное мнение». Наш флот и тысячи человеческих жизней должны были быть принесены в жертву невежественным газетным «специалистам по газетным вопросам». Эти последние открыли недавно существование некоторых технических морских терминов, вроде «боевой коэффициент», «морской тоннаж» и т. п., и старались ежедневно доказать в газетных столбцах, что японцев можно пустить ко дну соединенными силами наших тихоокеанской и балтийской эскадр. Никки объяснил нам причину нашего совещания и просил нас всех искренно высказать свое мнение по этому вопросу. Дядя Алексей ничего не мог сказать и имел гражданское мужество в этом признаться. Авелан говорил много, но не сказал ничего путного. Его речь была на тему «с одной стороны, нельзя не сознаться, с другой стороны, нельзя не признаться»… Рожественский блеснул еще раз основательным знанием биографии английского адмирала Нельсона. Я говорил последним и решил не церемониться. К моему величайшему удивлению, было решено последовать моему совету и наш Балтийский флот на верную гибель в Тихий океан не посылать. В течение двух недель все было благополучно, но к концу второй недели Никки снова изменил свое решение. Наш флот должен был все-таки отправиться на Дальний Восток, и я должен был сопровождать Государя в Кронштадт для прощального посещения наших кораблей. По дороге в Кронштадт я снова пробовал высказать свою точку зрения и встретил поддержку в лице весьма опытного флаг-капитана императорской яхты «Штандарт». Государь начал снова колебаться. В душе он с нами соглашался.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});